...Он шёл через толпу, протискиваясьсквозь ряды людей и стараясь их не касаться. Люди, которые смеялись, кричали, у которых в мозгах деньги, секс, покупка туалетной бумаги, жратва, МакДональдсы и где бы достать подешевле кроссовки. Которые смеялись над дурацкими анекдотами, курили, сплетничали, покупали жвачку, жевали жвачку, выплёвывали жвачку. Накрашенные девчонки, ржущие в мобильник: "... это просто хаваль аль а-зман... она мне показывала, да, да, вот такие хернюшки всякие смешные, пушистые, вся комната завалена"... Пацаны, из ушей у которых торчали наушники, которые думали только о том, как бы трахнуть всё, что движется. Старички и старушки, все сморщившиеся, а такие же накрашенные, с золотыми вставными зубами и цепочками, прожившие никчёмную жизнь и надеявшиеся на сытую, никчёмную старость.
Всё это давило со всех сторон своей пошлостью, давило своей глупой жизнерадостностью. Половина из них думает, что человека (то есть их) сотворил бог, называют кого-то обезьяной, когда хотят оскорбить, а сами жрут три раза в день, и не чтобы жить, а стараясь выбрать что повкуснее, трахаются, веря в любовь, которая всего-то лишь инстинкт, только стыдливо прикрытый "эмоциями", "высокими чувствами" и "моралью"... И каждый день опорожняют кишечник, да ещё отпускают шуточки на эту тему. Нет, что бы они не думали, никакое искусство и культура, никакие заумные слова, никакие чувства, которые человечество старается на себя напялить, не изменит их. И они будут уродливы. Когда едят, когда сидят на унитазах со спущенными штанами, когда рыгают, сморкаются, когда смеются, когда радуются... И только когда они страдают, они похожи на... На людей? Да, на людей в высоком понимании этого слова. И когда они рыдают на каменных плитах могил, таких строгих и прекрасных, они сами становятся прекрасными....
Он усмехнулся, представив себе, что кто-то из них подслушал его мысли... Все бы стали ржать, потешаться, улюлюкать... Толпа. Уродливая, самодовольная, радостная толпа, которую не проймёшь, и которая смеётся над страданиями, если это не их страдания.
Он нащупал в кармане гранату. Вот она, такая строгая, созданная человеческими руками, и такая далёкая от чвсего человеческого, а правильней сказать, обезьяннего. Такая независимая ни от чего, вечная, акультурная, асексуальная, ачеловечная. Ребристая, с осколочной рубашкой, защитного цвета, бесконечно далёкая от всего живого - наверное, поэтому он всегда любил технику, особенно военную. Возвышающая и суровая, как всё оружие. Он нащупал кольцо и дёрнул его одной рукой, оставив пальцы другой на рычаге. Вот оно, сладостное, прекрасное мгновенье, которого он ждал так долго. Пусть ненадолго, но мир вокруг него озарится светом страдания, отличающего людей от обезьян. Хоть ненадолго и на ограниченном участке пространства не будет этого уродства, имя которому - жизнь.
Он отпустил рычаг. Он был счастлив.